Читать интересную книгу Что скрывает снег - Юлия Михалева

Оно оказалось человеческим телом.

– О боже… Царица небесная… – курьер отступил назад и перекрестился. Его спутники тоже сотворили знамение, после чего ямщик вернулся к осмотру находки.

– Посмотри-ка, что у него тут… Башку почти начисто срезало, и так ровнехонько… Не, это не волки. Кто-то его сперва уложил, а зверюги ужо опосля пришли…

– Не может быть… Волки не едят трупов, – продолжая отступать, отвечал унтер-офицер.

– Едять-едять. Бескормица ж – они все что хошь едять.

Василий наклонился над телом.

– Это был господин полицмейстер, – уверенно сообщил он.

– Эх, батюшки… Ну так и так, а дорога с ним всяко едина – в управу…

Ямщик взял тело под мышки и затащил в сани. Все вернулись на свои места и продолжили путь.

Поравнявшись с первым жилым кварталом, Василий сердечно поблагодарил спутников и спрыгнул с саней.

Он двинулся прямо к лечебнице – где его и встретила запертая изнутри дверь.

Василий бросил окурок и поднял глаза. По рыхлому снегу ловко, как будто вовсе его не касаясь, двигалась знакомая тень. Юноша привстал, не в силах поверить глазам. Мираж в ледяной пустыне? Но нет, по мере приближения она обретала явную материальную форму.

Вместо ожидаемого приветствия, тень поманила Василия, указав направление рукой.

***

Периодами приходя в себя, Чувашевский понимал, что лежит на полу той самой комнаты, куда так опрометчиво заглянул.

Потом его волоком стащили вниз и погрузили на телегу. Он опять потерял сознание, и снова очнулся от падения в снег.

Он остался один посреди снежной равнины. Кругом – ни души. И если даже вдруг учитель смог бы подняться на ноги, в чем сильно сомневался – в таком состоянии до города ему нипочем не дойти.

Если повезет, он замерзнет насмерть. Или, что гораздо хуже, станет добычей хищников – медленная, мучительная гибель.

Кто бы мог подумать, что вот так и закончится то, что столь радужно начиналось.

Юность! Разум! Свет! Чистота! Кристальные мысли, которые он вкладывал в ясные, внемлющие, жаждущие познаний головы! Истинные сокровища мира лежали у ног подававшего большие надежды молодого философа.

В ту пору, на закате уходящего века, Чувашевский стал одним из самых младших и перспективных преподавателей Московского университета. Окончив собственное образование на словесном факультете, он остался в стенах альма-матер, чтобы уже самому доносить зерна истины до новых светлых умов. Лекции Чувашевского, носившего в тот момент иную, куда более благозвучную и известную фамилию, оказывались столь хороши, что сам ректор Боголепов – земля ему пухом! – оставлял о философе лестнейшие отзывы.

Чувашевский был пылок и деятелен, полагал, что в силах изменить мир – и всей своей душой стремился к переменам, призывая к тому и других. И вот однажды – осенью 1893 года – студент, так напоминавший Чувашевскому самого себя, подошел к философу после лекции и пригласил на собрание кружка.

– Сегодня будет необычайно интересно! Вы ни разу не пожалеете!

Если бы знать заранее, чем все обернется! Тогда бы сегодняшний Чувашевский просто взял мальчика за руку и отвел к полицейскому… Но тот, прежний, предложение принял с азартом.

С того распроклятого вечера и начался единственный год – всего лишь только год! – безвозвратно искореживший всю жизнь Чувашевского.

Выступал приехавший из Саратова ангелоподобный Гедеоновский – столь же ясный и пылкий, как сам Чувашевский, он очаровал, покорил, околдовал философа.

– Самодержавие должно быть уничтожено! Чиновничья бюрократия – сменена народным правлением! И в этом – наши – каждого из нас! – непосредственные цели и задачи, в этом – наш единый смысл существования. Стряхнем же с себя гнет обветшалых идей, отринем мифическое богоносительство монарха!

В тот же час преподаватель включился в чужую войну, не жалея живота. Но продолжалась она недолго: всего через год во всех отделениях кружка прогремели погромы. Гедеоновский отправился в ссылку, а в собственном кабинете Чувашевского в его отсутствие обнаружили «Манифест» и «Насущный вопрос».

Не дожидаясь скандала, Чувашевский приговорил себя сам. Нет-нет: в ту пору он совсем так не думал. Он просто сбежал в одночасье – сел на поезд и отправился в направлении Иркутской губернии, где уже томился Гедеоновский.

Преподаватель намеревался продолжить борьбу и воссоздать кружок в ожидании освобождения идейного вдохновителя.

Но жизнь решила иначе.

Сменив фамилию при помощи «политических» знакомых, Чувашевский, в качестве прикрытия, нанялся в мужскую гимназию в Иркутске. Однако подозрения все же возникли. Через год пришлось перебраться в Сретенск, а еще через пять и вовсе направиться на самую восточную границу империи.

За время своей добровольной ссылки, досыта наевшись лишений, Чувашевский сильно изменился. К его огромному ужасу, пелена упала. Он вдруг понял: сырые темные углы, где он спал, пресный хлеб, которым наполнял желудок, скучные уроки, что вел – и есть теперь его настоящая жизнь. Это не временно, нет: путь назад полностью отрезан. А впереди же – лишь крошки на суконной простыни да грубые окрики простолюдинов – тех, которым он планировал дать голос и власть.

Ясноголовый философ поглупел, погрубел, и стал не в силах даже дочитать единую книгу – из тех, что прежде проглатывал залпом, за ночь, не смыкая глаз.

Но в обмен на что же он с молодецкой удалью пожертвовал своей блестящей судьбой? Увы! Правое дело с годами все меньше казалось правым. Особо разочаровал Чувашевского недавний случай. Прошлым летом, желая погубить Столыпина, представители другой ячейки – однако имевшие те же задачи! – изувечили, вместо министра, его ни в чем неповинных детей – младенца да совсем юную барышню…

Учитель продолжал переписываться с несколькими прежними соратниками, но на деле давно уж больше не желал ни бороться с монархом, ни утверждать правление в народных руках. Он хотел только одного: возвратиться в прошлое и выбрать другую дорогу.

Теперь уже не только из страха перед наказанием он стремился хранить в секрете свои былые пылкие замыслы. И до поры до времени они действительно оставались тайной.

Ныне же он и вовсе, как зверь лесной, погибает без покаяния в этом богом забытом месте…

Чувашевского, опять потерявшего сознание, привели в себя громкие голоса.

– Волки! Это вновь волки! Господи! Да за что!

– Отставьте свою… истерию! Нет здесь никаких волков! По крайней мере – уже нет.

– А вы чего ждете? Идите и посмотрите. И сразу же тащите тело сюда!

Через пару секунд две пары сильных рук схватили учителя за руки и за ноги. Он застонал.

– Господин помощник! Этот живой!

***

– Павлуша! Отворяй! Это я, Марья! Марья Лександра Степаныча!

Узнав страшную весть, прислуга Миллера прямо из управы, куда ходила спросить про поиски хозяйской дочери, едва ли не бегом припустила к дому товарки.

Они были плохо знакомы – в гости Марья заходила не более пары раз, однако нынче она считала своим долгом немедленно доставить печальное сообщение.

– Павлина! Ужасть-то какая! Отопри! – дверь, которую, очевидно, еще не отворили с восходом солнца, так и не шелохнулась, хотя Марья барабанила по ней изо всех сил.

Тогда девушка двинулась в обход дома. Но едва она, приложив ладонь ко лбу, заглянула в окно – как кто-то с обратной стороны тотчас же отпрянул, и комнату скрыла плотная занавеска.

Не понимая причин такой невежливости, Марья еще какое-то время прохаживалась у дома. Но потом, озлившись, отправилась к себе.

Господин Миллер сидел в своем любимом кресле, где она его и оставила. Вздохнув, Марья принялась за стряпню. На скорую руку за пару часов сготовила простецкий обед – щи да вареники. Но хозяин есть наотрез отказался.

– Маруся, сходи-ка снова в управу, – тускло сказал он, не поднимая набрякших глаз.

Глядя на него, Марья едва не заплакала от жалости.

Накинув тулуп да платок, она послушно отправилась туда, куда велел архитектор, однако на этот раз никого, кроме фельдшера, не застала.

– Не слышали ли чего про барышню Миллерову?

– Ничего не говорили. Но если бы что нашли – точно бы не смолчали.

Можно было пойти домой, но Марья снова свернула на тропку к худому дому Вагнеров.

– Павлина! Отопри – я ж тебя видала! – крикнула она, подходя к порогу.

В ответ дом посмотрел распахнутой дверью.

Девушка вошла внутрь и увидела следы небывалого разгрома. По горнице тут и там были раскиданы вещи – тряпье, утварь, части сломанной обстановки. Стояли раскрытыми шкафы и сундуки. Большой, обклеенный картинками, принадлежал Павлине. Он опустел.

– Убегла Павлина-то, – в недоумении развела руками Марья.

***

В предутренний час долгожданный звонок раздался.